Скрипичный мастер Калашников — о секрете Страдивари и печке из баллистической ракеты
У Владимира Калашникова одна из самых крупных скрипичных мастерских не только в городе, но и в стране — больше 40 метров в подвале центральной детской музыкальной школы в Нижнем Кисловском переулке. МОСЛЕНТА провела день в мастерской у Калашникова и узнала, какие скрипки поют подобно «хору ангелов», в чем секрет старых итальянских мастеров и каково это — десятилетиями работать на пересечении времен и эпох, меняя помещения и теряя друзей.
Работает по специальности он с 17 лет, с 13 пошел в ученики к легендарному Денису Яровому, чьи инструменты получали высшие награды на родине скрипичного мастерства, в Италии — случай для СССР небывалый.
МОСЛЕНТА провела день в мастерской у Калашникова и узнала, как услышать «хор ангелов», в чем секрет старых итальянских мастеров и каково это — десятилетиями работать на пересечении времен и эпох, меняя помещения и теряя друзей.
Первый Гварнери
Первый серьезный инструмент мастер мне доверил, когда я уже года четыре ходил в учениках. К тому моменту я выполнил сотни реставраций и показал, что работаю нормально. Яровой очень буднично объяснил, что сделать: это была довольно распространенная операция — замена шейки. Протягивает мне инструмент и как бы между делом говорит: «Только поаккуратнее, это — Гварнери». А мне 17 лет. Я весь обмяк: это же у меня в руках великий итальянец! Я о них книжки на ночь читаю, а тут мне дают такой инструмент в работу! Потом мандраж прошел, и я сделал все аккуратно, справился.
Это был уже момент, когда мастер мне доверял, даже не проверял работы за мной. Такие отношения устанавливаются на последней стадии обучения, когда человек в тебе уверен. А халтурить Яровой меня отучил за один вечер. Был случай, он дал мне в работу виолончель, и там есть такая деталь — уголок. По сути, он просто держит угол, соединяет соседние обечайки. Но, как всегда, надо было все притереть, подогнать, хотя в данном случае речь шла скорее об эстетике, на звук это не влияло.
Работа безумная: я сидел-сидел, притирал-притирал, потом осатанел, плюнул на все, поставил как есть, залил клеем, прижал, собрал виолончель — все. Через полчаса крик: «Вова»!
Я пришел. А Денис не поленился, вскрыл виолончель, чтобы посмотреть, как я сделал работу. И так со мной поговорил, что я на всю жизнь запомнил.
Мне очень понравилось выражение архитекторов, жена рассказала. Когда лазаешь по замкам, дворцам старинным, забираешься в подвал или на какую-нибудь застреху на крыше. Смотришь, а и там все сделано идеально, не придерешься, хотя это никому не нужно и не видно. Почему? Оказывается, у древних было такое выражение: «Бог видит везде».
В чем тут кайф, понимаешь, поработав уже не один год. Когда стабильно делаешь все, как надо, через десять лет приносят твою же собственную работу, ты ее открываешь, смотришь и сам себе говоришь: «Молодец».
Есть люди, которые любят свою работу дважды в месяц: в дни зарплаты и аванса. А мне повезло, мне каждый день в мастерской — в кайф. Конечно, это не каждому дано, но у меня все совпало, вплоть до знака зодиака. Сидишь, ковыряешь какую-нибудь мелочь неделями, через месяц — бац, становится ясно, что не получилось. Садишься и начинаешь все заново. Для этого надо иметь определенное устройство психики и много душевных сил.
Мастерская над рестораном «Якорь»
В профессию я пришел в 13 лет. Считать, что я в таком возрасте осознал свое призвание, было бы абсурдом. Как я всегда говорю, просто на небесах решили пошутить. Сложилось все совершенно естественно: я учился в седьмой музыкальной школе на Якиманке и к седьмому классу мне надо было купить чуть более дорогой инструмент.
Мама нашла объявление о продаже скрипочки, кажется, это была немецкая мануфактура, надо было пойти на нее посмотреть. Нам дали адрес, телефон мастерской, где она находилась, и мы пошли на 1-ю Тверскую-Ямскую, к указанному мастеру. Оказалось, что это — Яровой, которого знал весь скрипичный мир.
Это было рядом с «Белорусской», там, где сейчас «Палас-отель». Внизу там находился ресторан «Якорь», а над ним, на третьем этаже — мастерские. Насколько я знаю, в здании до революции был публичный дом. Мы поднялись наверх по изогнутой лестнице, и там я открыл рот. Это было фантастически красиво и здорово: колоссальные помещения, одна за другой — мастерская Ярового, две — его учеников, их тогда было девять, и десятки, сотни скрипок на верстаках и на стенах.
Фото из личного архива Владимира Калашникова
Была еще комната, в которой стоял кабинетный рояль и по пятницам давались концерты, художники выставляли там свои картины, — в общем, продолжались традиции салонной жизни светского общества. Там была старинная мебель, удобный диван для гостей, классические лампы с зелеными абажурами, — Денис поддерживал и сохранял атмосферу этого места.
И была еще столовая комната, в которой стоял фантастический круглый стол на 24 персоны, который раздвигался, если надо, а в сложенном виде выглядел вполне компактно. Над ним висела хрустальная люстра с огромным абажуром. Там у нас традиционно проходили обеды: дежурный отправлялся в магазин и на готовку, а в два или в три часа все садились за стол.
Когда я все это увидел, то понял: я хочу приходить сюда каждый день. И стал проситься к Яровому в ученики. До меня он брал в подмастерья парней лет от двадцати. А к тому моменту он как раз созрел до мысли, что надо брать молодых учеников, и взял меня, тринадцатилетнего.
Печка из ракеты
Приходил я после учебы, днем. Яровой давал, например, кленовый чурбак — сделай 50 подставок под струны. И вот я в процессе учился: колоть, строгать, пилить. Понятно, что двадцать пятую подставку делал уже с закрытыми глазами. И так со всем: 100 душек, помню, сделал.
Все инструменты, оборудование нам делал Евгений Иванович — друг Ярового, который работал на закрытом авиационном предприятии. Всегда — в стельку пьяный, никогда его трезвым не видел. И он нам все делал из оборонного сырья.
У меня была одна печка его работы, нужна, чтобы обечайки гнуть. Она сломалась недавно, проработав 30 лет, и я ее возил в ремонт к одному своему хорошему приятелю-изобретателю. Он все сделал, отдает мне и говорит: «Хорошо, что ты мне ее привез, никому не показывай. Корпус из металла баллистической ракеты сделан, по технологии «Стеллс», его на радарах не видно».
У меня до сих пор из той мастерской инструменты. Вот на рубанке «В.М.» нацарапано — это я, Вовка маленький, потому что был еще Володя Скубенко, постарше.
Обучение по шаолиньской системе
Когда я год проходил в мастерскую и не сдулся, Денис сказал: «Если хочешь стать мастером, школы тебе будет мало. Чтобы говорить на одном языке с музыкантами, надо закончить училище». И я поступил в Ипполитовку.
Система обучения оставалась — как в китайских монастырях. Я шел после училища в мастерскую и работал там до глубокой ночи. Пока в подмастерьях ходил, левая рука постоянно была в порезах: и нож и стамеска постоянно соскакивают, пока учишься. А с изрезанными пальцами не особо поиграешь, так что мне постоянно переносили зачеты. Но в итоге училище я закончил нормально, свободно играл к тому времени на скрипке, гитаре, контрабасе, на ударных. В институт не пошел осмысленно, потому что не собирался становиться исполнителем.
И так вот я, изо дня в день, ходил в мастерскую с 1978 по 1991 год. Все ученики рано или поздно уходили, а я оставался. Буквально в последний год жизни Яровой произнес несколько раз, что считает меня мастером. Вот и вся моя сертификация.
Секрет Страдивари
Дядька он был образованнейший: в совершенстве знал пять языков и еще на трех читал. Родился он в Европе у русских родителей, был скрипачом-вундеркиндом, но, играя в волейбол, сломал в детстве обе руки. О карьере музыканта после этого ему пришлось забыть.
Тогда Денис стал учеником друга отца, скрипичного мастера Джузеппе Фиорини из Болоньи, который принадлежал к линии мастеров, восходящей к лучшему ученику Страдивари — Джузеппе Гварнери. Потом Денис с родителями переехал в СССР и специально окончил физический факультет МГУ, чтобы перевести на научный язык знания об изготовлении музыкальных инструментов, которые передали ему итальянские мастера.
У них было знаменитое понятие «хор ангелов», которое применяли для описания звука скрипки, сделанной профессионалом. Денис объяснил, что это термин, которым описывали частотные характеристики инструмента.
Если совсем коротко, то технология изготовления и настройки заключается в том, что для каждой взятой ноты на инструменте должен существовать участок, который идеально резонирует, отзывается на эту частоту. И в момент звучания, резонанса он должен «подхватывать» всю остальную деку. Как, знаете, бывает, стакан или ваза начинают звенеть, когда звучит какая-то нота.
Для этого деки настраивают: срезают лишние толщины, простукивая древесину. Суммарная площадь верхней и нижней дек — 365 квадратных сантиметров. Буквально каждый миллиметр настраивается с учетом всех нот, которые можно извлечь из скрипки. С лаком связано много домыслов и легенд, но решающего значения в формировании звука он не несет, его основная функция — защита дерева от повреждений и влажности.
При этом у каждой заготовки своя структура древесины, поэтому в точности копировать толщины дек старых инструментов бесполезно. В СССР в 1964 году опубликовали книгу Витачека «Очерки по истории изготовления смычковых инструментов» с точными данными по толщинам дек скрипок Страдивари. Наши мастера тогда бросились их копировать, а что толку? Каждый раз работа по настройке дек делается с нуля, для этого надо понимать принцип, техническое копирование здесь бесполезно.
Менухин и диплом из Кремоны
Ярового знал весь скрипичный мир, они с Менухиным были старинные друзья. Тот его сколько раз звал приезжать в Англию со всей семьей и работать там. Но Дениса отсюда не выпускали жестко.
Я помню, в какой-то момент даже был запрет на вывоз его музыкальных инструментов. Но их все равно вывозили. Наверняка его этикеты на них уже переклеили, потому что отличить его скрипки и альты от старинных итальянцев было невозможно. В России осталось только несколько его скрипок, они ко мне временами заходят.
Мастер был целиком в своей работе и не часто «выныривал» в этот мир. Он не очень понимал, кто сидит в правительстве, где продается картошка, его это мало интересовало. Доходило до того, что, подойдя к телефону, он брал трубку и просил девушку соединить его с кем-то. И это в 1980-е, когда телефонисток уже лет сорок в помине не было.
Он был настолько в скрипках, что не передать. Человек был великий. У меня на стене висит его итальянский диплом: в 1959 году альт его работы получил большую золотую медаль на международном конкурсе в Асколи-Пичено. Такую бумажку не купишь. Награды круче в нашей области не существует.
Когда Яровой умер, мастерская уже находилась в Трехпрудном переулке: с Тверской нас выселили, потому что здание шло под капремонт. Дивное место, мансарда, Пушкинская, все отлично. Тогда был такой начальник ЖЭКа, Пивоваров, через него все мастера получали помещения по переулкам вдоль Тверской.
Уже без Дениса мы еще с одним его учеником и самым близким моим другом Феликсом Хайбулиным продолжили работать в Трехпрудном. А у Ярового был сын от первого брака, Сергей. Художник-оформитель детских книжек. Клинический сумасшедший, как и его мама.
И после смерти отца он стал приходить и требовать отдать ему мастерскую. Никто этого делать не собирался: у нее даже назначение было другое. И вот однажды он пришел, когда Феликс был один в мастерской. И зарезал его прямо на входе: нанес 21 удар ножом. Феликс был здоровый мужик, видимо, сработал фактор неожиданности.
Следственная группа, которая приехала, сказала, что никаких следов нет. Я привлек своего бывшего однополчанина, с которым служил, он тогда как раз в МУРе работал. Сразу, по количеству ножевых ударов, предположили, что это сумасшедший. За три дня Сергея вычислили. К сожалению, его упекли в психушку.
И где-то года через полтора я его случайно встретил на Пушкинской. На улице. А для меня убийство Феликса было невероятной трагедией, потому что с этим человеком мы 15 лет просидели за соседними столами в одной комнате. Космонавтов так не подбирают для парной работы на орбите.
Когда я Сергея увидел, я в него вцепился… Объяснил, что если мы еще раз на этом земном шаре повстречаемся, то это будет его последний день. Больше не встречались.
Кирпичная мастерская в Текстильщиках
Найти мастерскую в Москве всегда было проблемой. От этого большинство мастеров так и работают дома, на кухнях, но я так не могу. Когда Феликса не стало, я съехал в Текстильщики, нашел там помещение.
1993 год, тогда только появились музыкальные станции FM, я, помню, дозвонился на «Серебряный дождь», что ли, и заказал песню. Попросил объявить «Для всех друзей скрипичной мастерской в Текстильщиках». Заявку приняли, я кассету на запись поставил, жду.
Объявляют: «Для всех друзей кирпичной мастерской в Текстильщиках»! Так она всем и запомнилась. Хоть место было и диковатое, но шпана местная моих музыкантов ни разу не трогала и бандиты меня не беспокоили. Точно знаю, что на мой счет было принято решение — не трогать.
А в 2006 году меня пригласили сюда, в центральную детскую музыкальную школу. Здесь ко мне относятся с уважением и дают работать, спасибо большое.
Нет такой профессии
В российском трудовом законодательстве нет такой профессии, как скрипичный мастер. Там, где мастера работают, они числятся как настройщики музыкальных инструментов, ремонтировщики, что на самом деле создает проблемы. Потому что когда воруют скрипку, и полиция ее находит, оценить инструмент некому.
Так что профессии нет, института — нет, преподавания — нет. Уже последние 30 лет постоянно идет речь о том, чтобы создать систему обучения. Года три назад был очередной большой сход скрипичных мастеров в Музее Глинки, и директор правильно сказал: «Посмотрите на себя, вам всем за полтинник, за сорок. Вас не станет, работать будет некому, молодых нет».
И Гнесинский институт готов дать помещение. Но выяснилось, что даже обучив людей, мы не сможем их сертифицировать. Кто это сделает? Несертифицированные учителя? Юридический казус. По идее, тех, кто хочет обучаться, надо гнать в Европу, чтобы они прошли там стажировку, сертификацию и потом могли бы тут преподавать. Но, естественно, это никому тут не надо и никто за это платить не собирается.
Те, кому это интересно, учатся за границей. Парень, который ходил ко мне как подмастерье, нашел программу в Америке. Трехлетнее обучение со всеми дисциплинами: химия, рисование, работа с деревом. Он присылает фотографии — за полтора года ему там руки поставили. Во всяком случае, красивую «коробку» он делает великолепно. А со звуком всегда — отдельная история.
Собственно, чем и занимается вся Европа: там каждый год выпускают уйму мастеров, а кого за четыре года можно подготовить? Хорошего ремесленника, который может изготовить красивый деревянный ящик под названием скрипка, то, что сейчас китайцы делают на конвейере.
А со звуком работают единицы. Как мне говорили музыканты, которые в этом очень хорошо понимают, потому что мотаются по всему свету и общаются с разными мастерами, буквально три-четыре человека в мире осмысленно работают со звуком. У остальных — генератор случайных чисел.
О старинных инструментах
Мне Яровой так говорил: «Занимаясь реставрацией инструментов, ты всегда будешь находиться на пересечении времен и эпох. Вот скрипка, у нее свой жизненный путь с XVIII, XIX века. Она с тобой встретилась, ты на этом перекрестке посидел с ней чуть-чуть и дальше двинулся своей дорогой, а она — своей».
Когда мне приносят старинную скрипку и становится ясно — хозяину стоит объяснить, что к ней нужно относиться с пиететом, я всегда говорю: «Помните, вы не купили этот инструмент, вы заплатили за право пользования. Вы склеите ласты лет через 50, а инструменту уже 300, он вас таких повидал и еще повидает, и все у него будет отлично. Так что относитесь к инструменту с уважением».
Олег Матвеев
Фото: Антон Белицкий / МОСЛЕНТА
Источник: Мослента